31 октября митрополиту Горловскому и Славянскому Митрофану исполнилось 42 года.

«При пересечении линии фронта, на той стороне меня считают агентом Москвы, а на этой — агентом Украины, но это издержки нашей жизни. Мы сознательно заняли в этом конфликте нейтральную позицию, а нейтралитет предполагает недоверие с двух сторон к твоей деятельности», - рассказал он о своей позиции в конфликте и о том, что ждет церковь в будущем. 

— Что происходит сейчас в Стамбуле? Что принятые там решения означают для вас и ваших прихожан?

— Мы вчера вечером (11 октября 2018 г. — прим. ред.) оказались в новом мире и совершенно новой реальности. Церковь всё-таки руководствовалась законами, правилами, канонами. Может показаться, что это какие-то внутренние церковные разборки: две юрисдикции между собой разбираются, решают, кто из них главнее, борются за территорию, но это вообще вопрос не церковный. Это нужно понимать и отдавать себе в этом отчет.

Церковь жила своей жизнью до тех пор, пока в ее жизнь очень грубо не вмешались политики. И в данном случае Константинопольский патриархат — это инструмент большой политической игры, суть которой заключается в том, чтобы на Украине не было мира, чтобы продолжался вот этот вот разброд. Людям церковным задают вопрос, что у вас там происходит, как это на вас влияет — нас в этой игре вообще выбрали в качестве статиста. Мы лишь наблюдаем за этим процессом. Нам объявляют о неких событиях, которые происходят где-то, и, в принципе, способности как-то повлиять на эти события у нас нет вообще никакой. Я имею в виду сейчас не только нашу провинциальную епархию, но и Предстоятеля нашей Церкви, Священный Синод.

Есть, наверное, только один момент, когда мы можем как-то влиять на ситуацию, — это наше личное отношение к ней. Тот личный выбор, который каждому из нас придётся делать в этих обстоятельствах. Здесь, конечно, уже и возникает вопрос, какой это должен быть выбор, как себя вести, как поступать. Мы, к сожалению, в этой ситуации оказались заложниками политической игры, Церковь оказалась инструментом в руках тех людей, которые хотят её использовать. Вопросы автономности, автокефалии, по сути дела, сейчас обсуждают люди, которые не знают, как в церковь двери открываются, но они сейчас главные специалисты по этой теме и всё решают.

Как это отразится на нашей жизни? Ничего хорошего точно не будет. Это большая проблема и для мирового православия, потому что Константинопольский патриарх в данной ситуации, согласившись быть инструментом в этой политической игре, повёл себя не как пастырь, который берёт ответственность за паству, за людей, за приходы, отдаёт себе отчёт в последствиях своих решений, а как политик. Политики руководствуются понятием выгоды и времени, когда можно эту выгоду получить. Сейчас для него это время пришло. Нам очень жаль, что так происходит, но повлиять как-то на эту ситуацию, по сути, мы не можем. Кроме того, о чём я уже сказал: в сложившейся ситуации мы будем делать свой собственный выбор, каждый у себя в епархии, на приходе.

— А как быть, если к этому выбору будут причастны внешние силы? Ведь происходят события, когда появляется некая группа людей, и начинается борьба толпы против толпы перед дверьми храма. Можно прогнозировать, что такие происшествия будут учащаться?

— Нельзя этого исключать, потому что мы видим, что сейчас создаётся новая церковная структура в Украине. Ведь, когда обсуждали вопросы томоса и автокефалии, в Константинополе была гигантская проблема, кому давать томос. Мы, Украинская Православная Церковь, не просим. Филарет — человек, который давным-давно пребывает вне церковной канонической ограды. Он отлучён и находится в расколе, и это его состояние признают все Поместные Церкви.

— А сейчас? Кто сейчас вам Филарет?

— На сегодняшний день меня больше интересует вопрос, кто сейчас мне Константинополь, потому Константинопольский патриарх единолично присвоил себе право вопреки тому, что наша Церковь соборная, принимать такие решения на любой территории, относительно любой юрисдикции. Мне интересно сейчас, какой будет реакция предстоятелей других Поместных Церквей, потому что раскол — это не только сугубо украинская ситуация. Если мы проследим историю Церкви, они были всегда, есть они и сегодня. Но всегда были правила, по которым мы жили. Сегодня они сломаны. Можно молча поддержать действия Константинопольского патриархата, но тогда у каждого предстоятеля на его территории может возникнуть точно такая же ситуация, и Константинопольский патриарх сделает то же, что он сделал в Украине.

Мне кажется, сейчас очень много зависит от мнения предстоятелей Поместных Церквей, от того, как они отреагируют на его действия. Я пока ещё не видел официальных комментариев даже Русской Православной Церкви. Мы все живём в новой реальности, пытаясь её осмыслить.

Можно себе представить, что на одной территории сосуществует несколько юрисдикций, несколько митрополий, но только в том случае, если государство активно не вмешивается в жизнь церкви. А мы же понимаем, какой была идея государства, её озвучивает открыто президент (Пётр Порошенко): это окончательный разрыв всякой духовной связи с Русской Православной Церковью. «Вот мы одолели Москву, победили дьявола», — это, по-моему, вчерашний его комментарий. Надежды на то, что государство не будет вмешиваться в жизнь общин, в жизнь Церкви, когда всё это сегодня происходит по его инициативе с конкретной целью, у нас нет.

— Произнося такие слова, насколько комфортно вы себя чувствуете в Славянске, куда вы поедете завтра?

— Очень уютно и очень комфортно, потому что я еду к своей пастве. Я еду для общения с людьми. Меня на приходах в епархии, независимо от того, какая это сторона и как менялась линия фронта там за последние четыре года, встречают как священнослужителя, а не как политика. Я не представляю какую-то сторону или какую-то политическую партию. Моя задача пастырская: окормлять паству, которая разделена войной, разделена линией фронта. Не проповедовать о политике или других вещах, которые могут разделить людей, а, наоборот, говорить о том, что их может соединить и держать вместе. Это Евангелие, это заповеди, это христианская миссия.

Филаретовский раскол у нас не был популярным и раньше. Было всего несколько приходов, и эти случаи были связаны с нарушением канонической дисциплины. Человека запретили (в УПЦ — прим. ред.), и он перешёл в другую юрисдикцию. Поэтому я себе пока не могу представить ситуацию, что кто-то приходит забирать храм в нашей епархии.

Митрополит Горловский и Славянский Митрофан— По ту сторону фронта?

— Да. Потому что храм — это люди, община. Сегодня говорят, что собираются атаковать Киево-Печерскую лавру. Я себе могу представить момент, когда пришли атаковать, ломать, крушить. А дальше что? Принять постриг и жить в пещерах монашеской жизнью? Монахов изгнать — а кто вместо этих монахов придёт?

— Новые монахи.

— Откуда они возьмутся? Их же в супермаркете не возьмёшь. И они не стоят в очереди — «мы хотим быть монахами».

— Варфоломей пришлёт, Филарет пострижёт.

— Откуда? Ни вы, ни я не являемся кандидатами, ни кто-то другой. Это такой специфический, если говорить приземлённым языком, продукт — монашество. Он рождается в довольно редких условиях. Это как редкое растение — его не везде возьмёшь, их не так много. Но я понимаю, что могут быть конфликты в таких значимых местах, как Лавра, или где две общины претендуют на одно храмовое здание.

— Как будет решаться ситуация в этом случае?

— Я думаю, что государство будет выступать на стороне новой структуры. Филарет говорил о том, что они будут ставить вопрос о принадлежности имущества. Я думаю, это обязательно произойдёт. Но у нас нет таких конфликтных мест.

— А что делать той общине, которая ваша, но которую не поддерживает государство?

— Я думаю, что ей будут предлагать переходить в новую структуру или освободить храмовое здание.

— Ходить на службу им куда теперь?

— У нас ведь сегодня нет ситуации, когда нам запретили бы совершать богослужения.

— Вот гипотетическая ситуация, когда один храм — две общины. Государство поддерживает общину, которая выступает от лица новой структуры. Что делать общине старой?

— Это и будет именно то, о чём я говорил: каждому придётся сделать личный выбор. Он будет обусловлен и историей, которая есть за плечами человека, — как он пришёл в эту церковь, кто его привёл.

— То есть начнутся молельные дома по подвалам, по квартирам?

— Вполне возможно. Если будут конфликтные ситуации, если священнику предложат собраться с общиной и выйти на улицу, у него, по большому счёту, вариантов никаких нет. К кому он обратится за помощью? Государство скажет: переходи в новую структуру, там у тебя проблем никаких не будет.

— Но там и благодати не будет.

— Вот, сейчас начнутся споры про благодать. Я думаю, что эти все разговоры — это вообще звон ни о чём. Все прекрасно понимают: то, что происходит, происходит не ради благодати. Это, повторюсь, политическая игра, это действия политиков, которые грубо вмешались в жизнь Церкви, и Церковь от этого страдает. Скажу даже так: когда все эти страсти улягутся, люди, далёкие от Церкви, будут на нас смотреть как на какие-то политические партии, которые борются между собой за сферы влияния. Нам очень трудно будет проповедовать, что мы вот ещё что-то о Евангелии и о Христе хотим сказать. Эти события — огромный удар для вообще всего православного свидетельства.

— Вы допускаете возможность, что могут появиться ново-новомученики в такой ситуации?

— Естественно. Даже при условии, что мы скажем людям не держаться за камни, за здания, за храм, если их будут выгонять. Давайте выйдем, условно, встанем под дерево и под этим деревом будем молиться. Какая разница? Мы христиане. Мы не должны проливать кровь. В христианстве главное — не имущество, а сохранить свою веру, свою совесть и даже в этих сложных ситуациях продолжать жить по евангельским заповедям, а не по тем законам, по которым политики хотят, чтобы мы жили. Даже при таких условиях всё равно будет достаточно много людей, которые не выйдут из храма и скажут: «Нет, мы будем его защищать». Наши слова их могут и не остановить. И вполне возможно, что то, о чём вы спрашиваете, может быть. Но ответственность за это будет уже нести тот человек, который сегодня согласился создать такую ситуацию в Украине.

— То есть градус противостояния такой, что кровь всё-таки может пролиться?

— Надеюсь, что я этого не увижу. Я очень на это надеюсь. И я готов сделать всё для того, чтобы этого не было.

— Президент Порошенко говорит, что многие иерархи Украинской Православной Церкви с большим интересом смотрят на создание новой структуры и готовы принимать участие в объединительном соборе.

— Думаю, что оснований так рассуждать достаточно.

— У вас внутрикорпоративные настроения вообще какие?

— Моя позиция абсолютно определённая. Я её много раз высказывал публично.

— А другие позиции вы встречали?

— Да, конечно. Я примерно могу себе представить имена архиереев, которые готовы к такому шагу, но не хотел бы их называть. Мы сами их увидим и узнаем. Но это не будет новостью.

— И это будет не один и не два человека?

— Гораздо больше. Опять же, ситуация очень интересная — она как некий водораздел показывает, кто ради чего находится в Церкви. Хотя я думаю, что у них тоже найдутся аргументы, почему они так поступили, и эти аргументы будут в их глазах и в глазах их паствы довольно вескими. Кто-то просто ради того, чтобы жить спокойнее, это сделает. Где-то этот процесс будет встречен на ура, пройдёт безболезненно. А где-то, конечно, это будет очень болезненный процесс, особенно если попытаются насильно что-то забрать, кого-то выгнать, кого-то куда-то присоединить. Это обязательно будет связано с насилием, потому что задеваются самые глубокие струны в человеческой душе и в человеческом сердце.

— Но исповедоваться и причащаться православному христианину, в вашем понимании, в новой структуре будет нельзя?

— Я пока не знаю, какое сейчас примет решение Священный Синод. Сейчас какая-то реакция обязательно последует на эти события, так как действия Константинополя антиканонические, и это новое слово в жизни Вселенской Православной Церкви. Пока я могу только предполагать. Сейчас у нас нет общения на уровне иерархов с Константинополем после того, как прислали экзархов в Киев. Следующий шаг — скорее всего, у нас не будет евхаристического общения уже на уровне духовенства и мирян. Это говорит о том, что в Украине продолжит существовать две, может быть, больше параллельных юрисдикций. Мне кажется, есть ещё нюансы.

Например, Филарет вчера давал интервью, в котором сказал, что он патриархом был, есть и будет — но его признали в сущем сане. Он уходил в раскол в сане митрополита. Захочет ли он понизить свой статус на этом объединительном соборе, о котором он говорил, и прийти туда в сане митрополита? Как он завтра будет совершать богослужение, как он будет поминать — патриарха Константинопольского, себя митрополитом или он себя и дальше будет считать патриархом, и что с этим будет делать Константинополь? Как поведёт себя Макарий в УАПЦ? Он был категорически против объединительного собора с Филаретом. Может быть, они уже договорились или политики им обоим скажут: «Сидите ровно, делайте то, что мы вам скажем». Вот это всё мы тоже будем наблюдать.

Пока у нас нет ответа на многие вопросы — как, например, себя вести мирянам? Мы, конечно, как члены Церкви, будем исполнять те решения, которые примет священноначалие на Священном Синоде.

— Церковная жизнь по ту и эту сторону фронта как-то отличается?

— Церковная жизнь в моём понимании — это участие в таинствах, богослужении, молитва. Это та деятельность, которую Церковь вела во все времена при разных обстоятельствах.

— На той стороне линии фронта вас не считают агентом Москвы?

— Прихожане, духовенство — нет, никогда у нас таких разговоров не было. При пересечении линии фронта — да, на той стороне меня считают агентом Москвы, а на этой — агентом Украины, но это издержки нашей жизни. Мы сознательно заняли в этом конфликте нейтральную позицию, а нейтралитет предполагает недоверие с двух сторон к твоей деятельности. Это сознательный выбор, а не вынужденная позиция. И основан он на том, что я должен сохранить для себя и для духовенства возможность пастырского окормления людей. Если люди, заходя в храм, будут задумываться о том, каких политических взглядов мы придерживаемся, если мы автоматически будем становиться для них оппонентами, мы потеряем способность пастырского окормления. Мы живём так уже пятый год.

— О богохранимой державе нашей, властех и воинстве ея — получается, что тут молятся о своих, а там — о своих?

— Да. Единственное, против чего я возражаю и на той, и на этой стороне — чтобы наши священнослужители ходили по передовой, по воинским частям. Потому что мы, как никто другой, понимаем, что это война братоубийственная. Самое страшное — это когда брат воюет с братом. Священник, находясь в храме, когда к нему придёт человек хоть в форме, хоть без формы, обязан быть для него пастырем. Но когда он идёт на передовую, начинаются эти все вещи, связанные с освящением оружия — я категорически против.

— На литургии как получается — в первых помяни, Господи, — кого?

— Патриарха мы поминаем.

— И на той стороне тоже?

— Конечно. У нас все приходы поминают Патриарха Кирилла. Ни один приход не отказался добровольно от этого поминовения, и насильно никто не предлагал отказываться. У нас с этим нет никаких проблем.

— Можно ли уйти от этого и ограничиться поминанием митрополита Онуфрия?

— У нас нет такой необходимости. Я знаю, что есть приходы, где ситуация складывается так, что они не могут поминать Патриарха Кирилла, это вызывает агрессию или возмущение. Там поминают только митрополита Онуфрия. В моей епархии такой ситуации нигде нет, поэтому мы с такими сложностями и проблемами не сталкиваемся.